«Православные корни русского языка и русской речевой культуры». Профессор МГУ Т.Е. Владимирова

Беседа 1-я

Беседа 2-я

Профессор Центра международного образования МГУ, доктор филологических наук
Татьяна Евгеньевна Владимирова

Прежде всего, позвольте поблагодарить вас за то, что вы нашли время в субботний день прийти сюда, чтобы послушать то, что мне представляется очень интересным, но что, может быть, кажется не очень востребованным, обычным у носителя русского языка, потому что русский язык – это наш родной язык, на котором каждый из нас может, умеет изъясняться, умеет понимать другого.

И, вместе с тем, по словам Пушкина, которые он сказал еще в 1828-ом году: «Россия слишком мало известна самим русским», мне кажется, сегодня, когда мы уже знаем и географию, и экономику, и природные наши ресурсы, русский язык не имеет той опоры в нашем сознании, которую бы он должен был бы иметь. То есть, вряд ли современный носитель русского языка понимает, какой великий и богатый корень у нас с вами и в русском сознании, и в самой русской культуре. И понимание исторического корня русского языка чрезвычайно важно.

Но поскольку мне не хотелось бы заниматься только собственно историческим экскурсом в судьбу русского языка – в принципе, это можно найти в очень многих учебниках по языку, по исторической грамматике, по истории нашей лексики, все это, кажется, есть – мне представляется, и я надеюсь, что вы поддержите меня, что будет правильнее, если мы с вами постараемся увязать эту проблему с человеческим бытием вообще. Потому что то, как мы живем, то, как мы себя чувствуем, то, что мы переживаем, то, о чем мы думаем – ведь это всегда с нами. И если мне удастся сегодня сказать что-то, что сделает наше бытие хотя бы немного более основательным, опирающимся на наш корень, тем более это будет востребованным.

И второй момент: сегодня существенен диалог, может быть, в большей степени, чем когда бы то ни было. Сегодня говорят о диалоге культур, но диалог культур, если мы будем даже опираться на работы философов, это не только диалог различных культур, скажем русско-китайский, русско-французский, русско-американский диалог, русско-татарский диалог, не только это. Существует еще и неизбежно пронизывает нашу жизнь диалог между поколениями. Это диалог отцов и детей, диалог учителя и ученика. Это то, что составляет наше сиюминутное существование.

Есть еще диалог людей, которые проживают на одной лестничной клетке, диалог между теми, кто живет на соседних садовых участках. Понимаете, мы все время находимся в ситуации диалога. И здесь, мне кажется, тоже есть о чем поговорить.

Поэтому, если можно, я бы хотела сделать некоторое вступление, которое бы поставило, надеюсь, правильные акценты: русский язык в эпоху, как теперь говорят, и слово мне это не нравится, в эпоху глобализации. Особенное время сегодня, и дети другие, и мы, хотим или не хотим, становимся немножко другими, потому что есть какие-то общие мировые процессы, которые заставляют нас находить себя в этом процессе. Иногда ценой каких-то утрат. Вот об этих утратах и, прежде всего, утратах в языке, мне с вами тоже хотелось бы поговорить.

Итак, все-таки если мы хотим копнуть глубоко, то давайте начнем с самого начала. Философы и социологи говорят, что в истории человечества ясно прослеживаются три этапа. Первый этап, это когда главным фактором человеческого существования были взаимоотношения человека и природы, природный фактор был решающим, важнейшим. Поэтому неизбежно у каждого народа, как думается, это определенная стадия развития. Природа – загадка, тайна, то, что управляет человеком в значительной степени. Вот так виделось бытие много-много тому веков назад. Итак, природный фактор. Сегодня он имеет место – конечно, природа, это все нам близко. Но место природы в нашем сознании существенно уменьшилось, по сравнению с той доминантой, которая была на заре человеческого общества.

Следующий крупный этап, это этап, когда важнейшим фактором был фактор взаимодействия с техникой. Вот эта рациональность, «знание – это главное», вот эта устремленность, декартовское «Cogito ergo sum», эта знаниевая составляющая стала очень важной. Не будем спорить, в Европе, в Западной Европе знаниевый акцент или доминанта определенным образом потеснила христианскую веру. Протестантизм начинает очень основательно укрепляться.

Не будем сейчас говорить, хорошо это или плохо. Факт тот, что техника – это то, что пришло в нашу жизнь, мы этим пользуемся, мы не будем от этого ни в коем случае отказываться. Мы будем уже не ходить пешком, как когда-то, или на какой-то там повозке до Сергиева Посада из Москвы, мы будем садиться в электричку или в машину. Это сегодняшний наш день, и пусть это будет, пусть наука занимает свое доброе место среди людей, облегчая нашу жизнь. Но это и значит, одновременно, освобождая ее для чего-то. И тут встает вопрос: а для чего? Имея вот эти блага техники, мы в значительно большей степени становимся раскрепощенными, быт уже не мучает нас в той степени, в которой, так сказать, он мучил нас и пятьдесят лет тому назад. Многие становится более легким.

Так вот вслед за вторым этапом давайте вспомним русскую религиозную философскую мысль и, прежде всего, Владимира Соловьева, который говорил: «Недалеко то время, когда станет возможным общение всех со всеми». Я представляю себе, что в начале XX века это была безумная идея! И мало кто тогда мог поддержать Соловьева в этой его мысли: «Как это: "общение все со всеми"? Мы так по-разному живем, мы говорим на разных языках! И вообще такие расстояния!»

И вот сегодня мы пришли к тому, что, оказывается, это была действительно пророческая мысль. Но эта пророческая мысль, ведь, приносит нам что-то очень существенное, она приносит вопрос: «А как понимать друг друга?» И американский социолог Дэниел Белл сказал о третьем этапе развития человечества так: «Неожиданным образом решающим фактором стали взаимоотношения людей». Вот он, этот фактор – взаимоотношение людей.

Сегодня – социологи замеряют это с середины прошлого века – важнейшим является то, как мы относимся к другому. А ведь другой – он иной. Хорошо, если мы все здесь с вами православные: у нас уже есть общие мосты. А если вдруг рядом с нами живет неправославный человек или вообще атеист? Вот я, подъезжая к вашему городу, увидела на переезде большую рекламу, где было написано: «То, что нас объединяет». Я даже вздрогнула! Оказывается, нас объединяет какой-то клуб и джинсы.

Согласитесь, это оскорбляет человека, который мыслит не только внешним фактором, но и внутренним. Нас с вами, прежде всего, объединяет наш язык, а совсем не то, в чем мы с вами одеты. Конечно, эта надпись уже не так шокирует нас, но в принципе – это обидная реклама, она нас сводит к тому, что мы общаемся своим внешним видом: эта марка джинсов, другая марка джинсов, или какой-то этот клуб, я не увидела, как он называется. Ну, вот это нас объединяет? Нет, думается, что это – неправильно.

Итак, если действительно взаимоотношения стали важнейшим фактором. А что такое «взаимоотношения»? Это, прежде всего, диалог! И диалог не только между культурами, хотя уровень культуры уже выстраивает, так сказать, некоторый баланс, мы говорим не со вторым своим «я», нашим «я», а мы говорим с другим человеком. А если присутствует статусное различие, например, «учитель-ученик»? Или возрастное: «мать-отец-бабушка»? На каких основаниях мы будем вести этот диалог?

Первый момент: «Так как я делаю правильно, то и ты делай также, – может сказать бабушка, – вот я думаю так, и ты должен повторить этот путь, ты должен идти этим путем!» Это, может быть, и неплохо, но если это императивно, то к чему это приводит? Это приводит к тому, что тот, кто пока слабее и меньше, накапливает потенциал недоброго чувства.

А если мы возьмем отношения между народами: вот этот вот американский призыв: «Наш образ жизни лучший, делайте как мы, и вы будете такие же счастливые, как мы!» – к чему он ведет? В своем пределе (советский образ у нас у всех все еще в сознании, у тех, кто постарше – особенно) – это ассимиляция народа, это постепенный уход языка. Казахи, культурные казахи, с которыми мне доводилось беседовать, поскольку я читаю лекции в аудитории преподавателям достаточно часто, рассказывают: «Мы говорим по-русски. А когда к бабушке, к дедушке приезжаем, или какая-то особенная ситуация случается, мы немножечко с трудом говорим на казахском языке».

Или украинский конфликт – не язык ли в его основе? Если у кого-то было чувство, что русский язык, может быть, невольно вытеснял украинский язык, то сейчас родители сами отдают детей в русскую школу, чтобы у них открывалась некоторая перспектива в получении образования, поехать в Москву, литература почти вся на этом языке, и так далее». Очень много проблем в этой связи в общении с республиками, которые когда-то были нашими родными республиками, а теперь стали отдельными государствами.

Маленькая ремарка в сторону. Что такое «жили-были», вот это известное каждому из нас «жили-были старик со старухой…» или «жил-был царь…»? Мы хорошо знаем: это наше русское исконное сказочное. А откуда это странное «жили-были»? Зачем нам эти два прошедшие времени, когда можно просто сказать или «жили» или «были»?

Существует несколько точек зрения на этот вопрос, откуда, какая этимология, какое происхождение этого выражения. И вот не так давно, зимой, я прочитала в одной статье версию, которая показалась мне очень убедительной. Оказывается, было одно из угро-финских племен, живших на севере, которое имело свой язык – это племя мерь. У них были свои сказки. Постепенно русский язык, совместные браки, например, теснили этот язык мерь. Но вот, по-видимому, атмосфера этой особой таинственности сказок народа мери была востребована русским сознанием. Вы знаете, для финнов лес, все эти духи – всегда много значили. Прежде, чем спилить дерево, надо молитву сказать какую-то языческого плана, но все-таки, может быть, потом они стали говорить молитву, обращенную к Богу, чтобы Он благословил отапливать помещение, готовить для детей… Мы сейчас не будем углубляться.

Но факт тот, что единственное, что осталось от племени мерь в похожем языке, это «жили-были». Все остальное ассимилировано. Мы сегодня ничего от них не найдем ни в крови, ни в слове. Помните в Несторовой Летописи легенду об Ольге, которая наслала голубей на древлян за то, что они ее мужа Игоря зарубили? И там дальше идет фраза: «Нет же им ни имени, ни последку». Грустные слова, правда? И древлян как-то жалко. Не будем говорить, хорошо они поступили или плохо. Их просто жаль: убыло что-то в нас, потому что особенные люди какие-то исчезли, как говорит летопись. Точно также и мерь. Нет им ни имени, ни последку. Жаль. Остались только «жили-были». То есть ассимиляция – это стыдно, плохо, и я думаю, что вы со мной согласитесь.

А следующий путь какой в диалоге с другим меньшим, другим по статусу, инокультурным? А вот «толерантность и терпимость». Вы знаете, согласимся, что если бы мы вдруг могли прослушивать все телеканалы, радиоканалы, эти слова мы встречали бы чуть не каждый день и, может быть, много раз. Надеюсь, что президент не сказал эти слова в реальности, но в одной новостной передаче прозвучало, что он говорил о толерантности и терпимости по отношению к другим народам, народом других национальностей, других вероисповеданий и так далее.

Встает вопрос: правильный ли это путь? И философский конгресс 93-его года, который был в Москве, и в котором я принимала самое скромное участие, но внимательно прочитала все эти шесть или семь томов материалов, где у каждого философа была только одна страница – такое впечатление, что у нас в стране все философы! – был этому посвящен. Только что, в августе, закончил работу очередной конгресс, и я полагаю, что томов этих тезисов, где у каждого по-прежнему одна страничка, наверное, будет не меньше, а может даже больше.

Так вот, на предыдущем конгрессе говорили, что толерантность – это некое основоположение нашего бытия. Но, по-видимому, тот, кто говорил это вслед за политиками, все-таки немного одумался. И сегодня уже в преддверие этого очередного конгресса в Вестнике российского философского общества я прочитала не одну статью о том, что толерантность, терпимость обеспечивает только низший уровень взаимоотношений. И действительно, подумаем с вами, ведь нам это напоминает коммунальную кухню: должны жить вместе, хоть и не хочется, а деваться некуда. Мы терпим соседа не потому, что мы хорошие или плохие, просто у нас другого пути нет, мы терпим. Преподаватель терпит ученика, ученик терпит студента, родители начинают терпеть своих детей, которые говорят не так, одеваются не так. Разве это правильно? Нет, конечно, это неправильно.

Поэтому согласимся с тем, что терпимость и толерантность для православного человека – это не путь, как мне представляется. Это очень поверхностный путь, он не отзывается никаким глубоким чувством, глубоким пониманием, и, значит, он не может обеспечивать никакого взаимопонимания между общающимися сторонами или людьми.

Очень часто также по радио и телевидению говорят «общечеловеческие ценности». Кажется, что это правильные слова. Действительно, важны общечеловеческие ценности. Но согласимся с вами, что тот, у кого есть дети и внуки, человек, который был воспитан на одних ценностях и, может быть, приобрел новые ценности, и наши дети – это совсем другое. И это очень другое. Кого хотели бы избрать современные многие барышни в качестве мужа? Вот банкир, финансист, бизнесмен. Очень страшно, но факт: они ищут этот уровень, так сказать, некоторого якобы морального престижа, они ищут это. То есть вдруг востребованными стали деньги. А согласимся с тем, что деньги никогда, во всей истории русского бытия не были очень значимым моментом, никогда деньги как ценность осмыслены не были, как то, что должно быть.

Да, это то, что является некоторым мерилом, потому что должен быть какой-то обмен, человек продает свой труд, на эти деньги что-то приобретает для него необходимое. Но если вы возьмете, скажем, русский пословичный фонд, деньги – это всегда что-то, что скорее окрашено плохо. И поэтому, например, посмотрите, как интересно: как только появляются «деньги», то спокойное, кажется, словосочетание «экономическая прибыль», у рядового человека чаще каким-то колокольчиком звучит, как «куш, нажива». А человек, который является (казалось бы, это нормальные слова): «предпринимателем, финансистом, банкиром, бизнесменом, собственником», почему-то сближается в понятии обывателя с понятиями «барыга, торгаш, хапуга, спекулянт» и так далее.

Мы не сегодня переделываем свое сознание, мы это унаследовали. Очень часто большие деньги соседствуют с неблаговидным и недолжным поведением, с неглубокими переживаниями. То есть, никогда деньги не были ориентиром, поэтому встает вопрос: если наши сегодняшние девочки и, может быть, мальчики, хотят быть просто богатыми, то это ведь становится некоторым «водоразделом» между старшим поколением или просто людьми, для которых православие – это не пустой звук, и ими! А ведь это нас очень разделяет!

Тот самый клуб, что «нас объединяет», афишу которого я видела на въезде в Сергиев Посад, или современное студенческое «наслаждайся, получай удовольствие», «лови фан» – все это ставит следующий вопрос: а можно ли построить нормальные, глубокие взаимоотношения, если искомым является удовольствие, наслаждение? Наверное, нет.

Так как же нам найти вот этот общий язык с теми, кто пока еще мал, нашими родными детьми, которые, однако, думают по-другому, думают иначе? Мне кажется, что общечеловеческие ценности, деньги – пусть это даже некая ценность, но она откликается в различных поколениях по-разному.

А если взглянуть на слово «счастье»? Счастье – это бесспорная ценность для любого народа. Для русского человека любого поколения, если он начинает размышлять, как быть счастливым, что говорит слово «счастье»? Во-первых, приставка «со-». Она значит «совместность». И еще утраченное языком значение «хорошести», чего-то доброго. Эта приставочка сохранилась только в слове «сдоба».

Так что слышится русскому человеку в слове «счастье»? Это – часть общего счастья с другими (приставка «со-»), которое я смогу разделить с кем-то вместе. Не давайте мне кусок общего счастья, чтобы я его потребляла, нет. Дайте мне кусок этого общего счастья, Господи, и пусть у меня будет возможность разделить его с кем-то. Вот это слышится русскому человеку, если он начинает размышлять. А почему это так слышится? Потому что посмотрите, слово «счастье» – это «удел, доля». Это та же семантика. Не «дайте мне всё, пусть у других не будет, будет у меня!», нет. А именно «дайте мне часть, дайте мне маленький кусочек».

Оказывается, слово «счастье» восходит в общеславянский язык, индоевропейский язык. Главный индоевропейский корень, который мы прослеживаем, главный корень русского языка, это «кус», «кусать». То есть «откусить» кусочек общего пирога. Размышляя над этим, я как-то подумала: «Как интересно, а вот когда мы встречаем гостя и протягиваем ему каравай, хлебушек, а сверху – соль, ведь мы не даем ему: возьмите домой, скушаете с семьей, нет! Мы предлагаем ему этот хлебушек, чтобы он отломил чуть-чуть, и этот кусочек маленький съел». Честно говоря, я не знаю, что дальше ждет этот вкусный хлебушек, но факт тот, что на сегодняшний день мы имеем очень давнюю традицию: «Не пользуйся чем-то хорошим один! И вообще знай, что твой – только один кусочек!»

Посмотрите, что мы находим у Достоевского о счастье: «И чтоб всем хорошо было!» Он – человек православный по своей сути. Но очень тревожные слова мы находим у Толстого, по-видимому, это очень особенный человек по степени глубины, с которой он пытался осмыслить что-то, и трагическая натура. И не является ли эта фраза некоторым колокольчиком о начавшемся отходе его от православия, его душевного, духовного неблагополучия? Он сказал так: «Счастье – это быть полезным и не испытывать угрызений совести». Вот тут уже тяжело. Потому что мы взрослеем, мы накапливаем обещания невыполненные, проступки недолжные, и совесть наша, у русского человека, как правило, непокойна. Потому что совесть для русского человека – это не просто «нечто», а это «весть, совместная с Богом», это знание, полученное от Господа Бога, и это знание «совместное», данное нам от Бога. «Со-» – совместность, «весть» – знание.

Та же мысль у современной Анны Ахматовой. «И я всю ночь веду переговоры с неукротимой совестью моей». Скажем честно: русский язык очень совестливый. Язык совестливый и самосознание, языковое самосознание русского человека – это самосознание человека совестливого. За этим очень многое стоит.

Чтобы все-таки понять, насколько много чего-то в нас иного, нежели в других, хочется вам сказать: для француза «счастье» (bonheur) – это всего на всего «хороший час». Но хороший час легко добыть в своей жизни, это легко, это достижимо. Для русского же – как будто бы и недостижимо, потому что совесть как колокольчик все время напоминает вам о каких-то ваших погрешностях и грехах.

А для англичанина – happiness. Это восходит в индоевропейском языке к корню «кобб». Этот корень означает выполнение некоторого магического ритуала, который позволит вам получить удач в каком-то предприятии. Поэтому у них happiness и сократилось до fan, «фана». «Фан» – это, в общем, просто кратковременное такое удовольствие.

И получается, что западному человеку и американцу до счастья – рукой дотянуться можно легко. Я не говорю, что нам их счастье подходит – оно нам не подходит. Но для них – оно легко досягаемое, а для русского – оно недосягаемое. Поэтому когда стали спрашивать коренных жителей, то есть не тех, кто приехал в Лондон и в Москву и страдальчески ищет работу, крышу над головой, а коренных москвичей и лондонцев, то выяснилось, что на вопрос: «Чувствуете ли вы себя несчастным?» один процент лондонцев ответил: «Да, я чувствую себя таким». С трудом набрали один процент несчастных лондонцев из коренных! Когда же спрашивали русских людей, причем спрашивали людей, у которых все хорошо, то есть не у тех, у кого есть какие-то проблемы, то выяснилось, то в районе пятидесяти процентов люди себя считали несчастными. Это говорит только о том, что некий голос совести нас все время заставляет балансировать, и как-то стыдно быть счастливым.

Смотрите далее русские пословицы. Пословиц о счастье очень мало. А о несчастье – гораздо больше! Мы скорее переживаем свое несовершенство, нежели стремимся заявить: «А вот я такая счастливая, такая счастливая!» То есть человек, который так позволит себе сказать, кажется нам неглубоким и примитивным. «Да и вообще – такая глупенькая она какая-то! Что ж ты видишь плохое, и все равно – счастливая?» К чему я это сказала? К тому, чтобы подчеркнуть: одни и те же слова откликаются в каждом из нас по-разному. А почему? А потому что мы другие, неодинаковые. Поэтому просто уповать на общечеловеческие ценности: «Ребенок подрастет, ученик станет благоразумным, он примет мои ценности…» – неправильно. Просто так с его взрослением это не придет. Наверное, нужно искать какие-то иные пути.

И вот размышляя над тем, что было бы хорошо и правильно, мне кажется необходимым сказать вот что. Во-первых, надо научиться понимать инакового другого и свои подлинные ценности так донести до него, чтобы они стали его ценностями. И вот здесь Бахтин – это большой философ, большой литературовед, к сожалению, фактически, с запада к нам пришедший человек, потому что у нас его не печатали долго-долго, потом начали печатать, но достаточно скромно – высказывает, как мне показалось, глубокую мысль: «Культура – самоотражение в другом и для другого». Хорошая мысль. Если бы каждый из нас держал бы в своем сознании: «Ты должен отразиться в другом хорошо, и сделать это, во-первых, для него!»

У русского человека, владеющего русским языком, такая возможность велика. Потому что наш язык – это наши ценности. А ценности, вложенные в язык, корень русского самосознания – это, конечно же, православная вера. Не только, но главное, это православный корень, православная вера, и я сейчас постараюсь это все показать.

Итак, если мы будем глубоко сознавать этот Божий дар, который у нас есть, мы сможем говорить с нашими детьми и с нашими учениками. У Лотмана есть такая фраза: «Мы должны учить знанию, пониманию совести». Русский язык – он исподволь, действительно именно так расставляет акценты, он их расставляет в русле православной веры.

Итак, мы посмотрим, чтобы быть объективными с самого начала. Наш язык- это язык славянский. Славянский язык – это младшая ветвь индоевропейского языка, давно-давно это был санскрит и так далее. Индоевропейский язык – это II век до нашей эры. Вот, было единое племя с индоевропейским языком, и когда-то будущие славяне вышли из этих мест и двинулись в Европу

Славяне вышли и постепенно заполняли собой какие-то пространства, и возникли славяне западные, например, чехи, поляки, словаки, и так далее, южные славяне – хорваты, словени (жители Словении), восточные славяне – украинцы, белорусы, русские. Но сначала они образовывали единую семью. И вот восточнославянские племена говорили практически на одном языке, они отличались друг от друга очень несущественно: например, юг говорил «хэ», а север – «гъ». Юг больше «акал», север больше «окал». Но все друг друга прекрасно понимали. Это был еще тогда языческий этап в жизни восточных славян.

Во-первых, я думаю, что о нем нужно сказать следующее. Эпоха Киевской Руси – что это такое? Это русские люди? Нет. Это Русь? Ну, мы теперь говорим, что это Русь. Но в принципе, что такое Русь, что такое русский человек? Вы знаете, существует очень много вариантов того, что же такое «Русь» и что такое «русский». Например, Франция – это французы, Испания – испанцы. А у нас как-то странно, не очень понятно: не народ дал имя стране или государству, но как-то все иначе, по-другому.

И действительно, посмотрим с вами, в эти восточнославянские времена славяне – это кто? А это шесть племен! Поляне (будущие украинцы), древляне (будущие белорусы), северяне, дреговичи, кривичи, полоцкие и словене новгородские. Вот они, шесть племен. Вы видите, слова «русские» среди них нет. То есть, «русские», как определенный состав крови, что-то генетически унаследованное от некоторого «русича», от которого пошли все русские, отсутствуют, и мы не можем ничего такого найти. Нет такого племени «русичи» среди тех, кто был давно-давно среди восточных славян.

Откуда же тогда взялось слово «Русь»? Здесь я позволю себе опереться на точку зрения Юрия Сергеевича Степанова, академика, написавшего когда-то замечательную, очень интересную книгу «Константы: словарь русской культуры». Очень ценная книга. И вот в этой книге он развивает мысль, которая, мне кажется, очень хорошо обоснована. Если мы будем ее придерживаться – может быть это будет правильный выбор. Потому что говорить, что мы вдруг пригласили Рюриковичей: «Приходите, правите нами» – как-то непонятно. С чего это вдруг восточные славяне решили, что они не могут жить дружно? Согласитесь, в этом есть что-то оскорбительное. Да и вообще сейчас очень много говориться о том, что вымарывалась летопись, туда вписывались огромные куски. Ну, скажем так, это некоторый западноевропейский вклад в нашу историю, это подтасованная информация. Мы не можем сказать наверняка, но есть большая вероятность того, что это – неправда.

А где же правда? А правда в том, что (нам проще сказать) викинги, то есть шведы – это тогда был такой очень интересный народ. Во-первых, это был народ, который говорил на очень редком языке: Европа на нем не говорила, Европа, которая не шведы, не скандинавские северные народности – у них был свой язык, в который, кстати, активно вошел латинский. Это были очень сильные люди, физически крепкие, очень неразговорчивые, молчаливые, и очень хорошие вояки, мореплаватели и так далее – мы понимаем, кто такие викинги. Так вот эти викинги в силу своего спокойного характера, крепких физических возможностей были приглашаемы Европой и даже Византией на охрану своих границ. Они не входили в контакты с местным населением – у них не было языка – у них была своя задача: они приходили дружиной, они стояли по границе, они выполняли свое дело лучше, наверное, чем многие другие народы.

И вот эти наши разрозненные, но рядом живущие добро и мирно племена – они тоже для охраны своих восточнославянских границ когда-то пригласили это племя, которое финны называют «роадсы», а дружина – это «дроад». Для русского человека, когда пришли другие, ими же приглашенные люди, постепенно, очень постепенно «дроад», «роадсы» начали сливаться вместе. Потому что дружина – это роадсы, роадсы – это дружина… И получилось со временем, что финны стали называть вот эти шесть племен «русь». А это – очень финский вариант называния другого племени.

Посмотрите, как финны называли другие народы, вблизи с ними проживающие: «чудь», «ямь», «лифь», «корсь», «пермь». Это такая финская модель, так они называли соседские племена. И вот этих людей, говоривших на мерь, на этом восточнославянском языке они стали называть «русь» от «роадс». Это ведь не день, не два, не три – это века пошли. Вот так нас стали называть наши соседи, и постепенно это как-то укоренилось и приросло. Ведь говорят: «дреговичи, поляне…» – но не укоренилось это, не стали поляне – одно государство, а дреговичи – другое! Нет, этого не было! А было вот так.

Поэтому очень важный вывод делает Степанов в своей книге, я зачитаю, чтобы это было более весомо: «Вывод: "русь", "друг" (а "друг", посмотрите в словаре, это "соратник в бою"), "дружина" – отдаленно родственные в русском языке слова. Мы получили понятие дружбы от дружины и от дружины получили название, общее название для этих племен». Так говорит Степанов, и мне кажется, что нам хочется с этим согласиться. И нам хочется еще согласиться с тем, что в основе этих отдельных племен, в основе их бытия было всегда не только взаимопонимание, потому что у них один язык, но и общие взаимоотношения! Вы не прочитаете нигде, что, например, новгородские племена или, там, древляне пошли с боями на полян, дреговичи на кривичей: вы нигде не найдете этого! Все жили добро и мирно!

И, кстати, князь Ухтомский, большой психолог начала века, в советское время он не уехал, а оставался и работал психологом и даже был отмечен советской властью премией – настолько крупный он был психолог! – писал: «Утерян секрет, как жить вместе!» Когда я это прочитала, я подумала: действительно, ведь когда-то был секрет, как чуть-чуть разные люди могли жить вместе, жить дружно! И, наверное, этот секрет нам нужно в нашем сознании и в своих взаимоотношениях постепенно восстанавливать. И язык в этом – первый помощник!

Что мне еще хотелось сказать. Слово «друг» – посмотрите, что оно значит в разных языках. И везде оно значит значительно меньше, чем в русском языке. В русском языке слово «друг» родственно этимологически к «семейным родственным отношениям». То есть друг – это что-то очень многое! И если вы будете изучать значение этого слова по самым разным словарям, то вы во всех этих словарях увидите, что там есть значение взаимопроникновения друзей друг в друга. Нам без этого, как бы, нельзя. И русский человек, по-видимому, изначально именно это полюбил, это продолжал, это донес до нашего сегодняшнего дня. И словарь Живого великорусского языка Владимира Ивановича Даля – особенный словарь. Чем он особенный? Это словарь Живого языка! То есть он не умозрительно писал, не в кабинете он определял то или иное значение, он это значение спрашивал у простых людей, объездив тогда еще несметные границы Российской империи. И он спрашивал у простого крестьянина: «Кто такой "друг"?» И на основании того, что думал простой человек, он писал это значение.

Если вы сегодня откроете словарь русского языка, вы увидите: «Друг – это другой я». Как интересно! Есть ли еще на свете такой народ, который так подумает о другом? Особенное значение в русском самосознании дружбы привело к чему? Оно привело к тому, что дружба, в сущности, является искомым, главным, важным понятием. И взаимоотношения для русского человека в жизни – не столько капитал, сколько доброе общение с другим. И, конечно, оно окутано Божьей благодатью, потому что можно дружков найти, а вот так, чтобы это было освящено какой-то высшей ценностью, высшим мерилом – это непросто!

Итак, если мы, согласившись с приведенными доводами, посмотрим с вами дальше, то возникает, что из этого периода, а этот период, разумеется, языческий у всех народов, осталось в нашем с вами сегодняшнем самосознании? «Мать сыра земля» – точно осталось! От этого периода также осталось: «Сказал бы, да печь в хате» – может быть кто-то, кто бывает в деревне, особенно в глуши где-то, лучше многих понимает: печь – это очаг, это то, рядом с чем говорить плохое нельзя! «Мать сыра земля» – тоже говорить нельзя! То есть вы чувствуете эту семантику земли, которая слышит, знает и не простит.

А вот все остальное – не получается найти сколько-нибудь соответствующее той эпохе, тому мировосприятию. Поговорок много, но совсем не факт, что они пришли к нам со времен язычества. Они возникали позже. А вот так, чтобы мы слышали голос природы, как высшего начала, которое над нами – это, пожалуй, только образ «мать сыра земля».

Так вот, если мы будем говорить о языческом или, используя слова ученых мужей, в частности Федотова, большого специалиста по русской древности, о так называемом натуралистическом родовом пласте, то из этих давних-давних языческих времен что же еще дошло? Это каритативные пословицы, пословицы о любви. Само слово «любовь» тогда отсутствовало. Чувство было, но слово возникло значительно позже. И, я думаю, оно наполнилось своим смыслом, прежде всего, в эпоху православия, с его принятием. Например, «нет ценности супротив любви», «милее всего – кто любит кого», «милы как люди, а люди – милы», «не дорог подарок, дорога любовь». Но это все пословицы более позднего периода.

Есть еще следующий пласт, который в народе жив в пословичном своем варианте и до сих пор присутствует в нашем сознании – это, конечно же, ритуалистический пласт, пласт православный. И вот здесь выясняется следующий момент. Язычество было у всех народов, у всех, как первая ступень их самосознания и так далее. И вот посмотрите: греческая культура. Мы с вами русские люди, мы с вами учились в школе, и мы знаем, что есть Зевс, Аполлон, Венера, Афина, Гера – мы очень многих можем называть греческих языческих богов, и дети их тоже в школе знают, ведь правда? Греция стала православной, но своих языческих богов ее культура не утратила. Что же касается восточных славян, то что мы можем сказать о наших языческого периода богах? Много ли мы знаем? Сварог, Даждьбог, Хорс, Перун, Световид, Стрибог, Волос, Мокош – эти слова нам, в сущности, ничего не говорят. Вроде как идол Перун устоял в Киеве – кажется, многие из нас это знают. Перун, кстати, прибалтийского происхождения бог, остальные – индийского или иранского. Мокош – это наша, славянская богиня.

Такое впечатление, что восточный славянин был язычником, но как-то так случилось, что этих своих богов, а я вам назвала далеко не всех, вдруг как будто бы тряпочкой из своего сознания стер. И до сегодняшнего дня ни один из этих богов как бог для нас не существует, их нет, и мы не знаем, как они выглядели, и мало, кто из нас скажет, что за каждым из этих богов стоит. Почему же так получилось? Потому что, мне думается, что язычество в сознании восточных славян сопрягалось не только с тем, как надо жить и любить свою землю или, там, решать какие-то вопросы, но оно сопрягалось с определенной жестокостью, приношением жертв и так далее. То есть жестокости было много. И вот этого ригоризма: «это правильно, а это неправильно, это – хорошо, а это – плохо». Язычество, как правило, строится на том, что есть «хорошо», и есть «плохо».

В таком случае пойдем с вами дальше. Если русский человек не оставил в своем сознании этих языческих богов – то почему? Создается впечатление, что русский человек принял православие всем сердцем, всей душой. Как будто бы он что-то о себя отодвинул и что-то новое в свое сердце, в свою душу впустил. И, конечно, это было не «вот, вдруг»! На это нужны были годы! И, кстати, ученые пишут, что язычество в течение еще длительного времени сохранялось в русском сознании благодаря женщинам.

Мало того, даже есть такой термин, и он активно используется: «двоеверие». И это двоеверие существовало какое-то время. Мы сейчас не говорим, хорошо это или плохо, мы пытаемся сейчас честно рассмотреть какие-то определенные моменты: что такое это, часто встречающееся у русских, «постучать по дереву – тьфу-тьфу-тьфу», «соль просыпать», «через порог не здороваться, не прощаться», что-то там еще у нас у всех на слуху. Все понимают, о чем я говорю, если говорю: «постучать по дереву» – что это такое? Это языческое! Это то языческое, что уцелело, в нас живет и, наверное, будет и дальше продолжать жить. Потому что, похоже, даже дети, современные наши дети тоже – нет-нет, но по дереву постучат, чтобы, там, «тьфу-тьфу – не сглазить». Это же не православная традиция! Значит, это продолжает жить.

И, пожалуй, это единственное, что у нас уцелело. Но исследователи, этнографы, лингвисты говорят, что именно женщины, опасаясь беды, в своих колыбельных песенках, в свадебном и поминальном, например, обряде соблюдали какие-то языческие традиции. На сегодняшний день поминальный обряд в какой-то мере восходит к языческим временам. Но это – все, что мы сегодня можем найти! А теперь давайте посмотрим, что же православие?

Русский человек возможно не сразу, не быстро, но женская душа – и мать, и жена, и бабушка – уверовала в то, что православие несет какой-то очень высокий свет, и этот свет очень добрый. И у любого исследователя, который занимается языком, создается впечатление, что русский человек не просто так что-то взял себе, а свой, русский язык, язык восточных славян, начал выстаивать по образцу православного вероисповедания, по образцу переведенной Кириллом и Мефодием Библии. Вдруг отчего-то изменился русский язык, и изменилось русское умонастроение, простенькое, конечно, все-таки: в языческом моменте языка глубоких истин не так и много, кроме, наверное, культа земли. Ну, что, культ силы? Не такая это и великая мудрость! Культ природы? Мы не можем ее, конечно, изменить, но она, помимо того, что делает нас добрее ко всему живому, не может обеспечить наше самостоянье среди других людей, другого этноса...